Давно, когда ещё и моей прабабушки на свете не было, в местах неведомых, где-то посреди густого леса стояла избушка дровосека. Дровосек жил с женою, а детей у них не было да не больно хотелось им их иметь-то — одним жить спокойнее, но случилось не так, как им хотелось и думалось. Жена сделалась беременною, а муж, бродя по лесу, наткнулся врасплох на огромного медведя, а ведь эти чёртовы дети медведи недолго рассуждают. Косолапый облапил дровосека, подмял его под себя и пикнуть ему не дал, сразу ему жизнь прикончил. Жена не знает, что над её муженьком стряслась такая бедовая оказия, сидит да поджидает муженька, а сердечко так в груди и занывает, так и поговаривает, так и шепчет ей на ухо — плачь скорее, плачь бесталанная, горемычная, мне легче будет. Долго ждала жена мужа, думала-раздумывала о нём разные разности, что он не в город-ли ушёл да там напился у свата Фаддея, а за ним такой грешок водился частенько, он бывал пьянёнек и напорядках[1]. Так-то вот думая, жена прождала мужа целую ночь и утро прошло, и полдень настал, а его нету. Соскучась сидеть в избе, жена вышла в лес, прошла немного по лесу да как вдруг ахнет, крикнет от страху, видит человека убитого. Валяется он под деревом и лица то на нём не видно, так сердечный изуродован, только по одёже догадалась она, что это был её муж. Повыла, повыла она над убитым да не вечно же выть. Так и она сделала, выть перестала, вырыла для него могилу да и похоронила, но и после похорон она всё-таки ещё не совсем оставила плакать, проплакала ещё несколько времени, а время всё подвигалось вперёд, наконец до того подвинулось, что вдове мочушки не стало, пришла пора родить, но и тут беда, и тут напасть — не может опростаться, да и только. Три дня криком прокричала, а кто услышит её крик в таком дремучем лесу, в нём людей-то почитай никогда не бывает и не проходят по лесу, а звери хоть и шляются, да им-то какое дело до чужого крику, они и сами ревут не хуже, если не лучше, не громчее. Так она, бедная, маялась, маялась, а всё лучше нет, вот и четвёртый день уж на исходе, бабки нет, а к ней не бежать же стать самой, когда она с постели встать не может. Болезнь её притиснула шибко, да потом как вдруг прихватит ещё сильнее, ещё шибче, так у неё и глаза под лоб подкатились. Невзвидела она земли и неба, оно ей в овчинку показалось, не вытерпела она и вскричала:
